К железнодорожной ветке, что пересекает Русаковскую и отделяет Сокольники от Красносельского района, примыкает товарный двор станции Москва-II Митьково, ворота которого выходят на улицу Шумкина. Для нас этот богом и людьми покинутый угол важен как исток, с которого пошли знаменитые сокольнические дачи.

Трасса железной дороги повторяет русло забранной в трубу речки Рыбенки, протекавшей через Сокольничье поле. Запружена под мельницу она была еще при царе Алексее Михайловиче[1]. После запруда долго стояла в бездействии, пока в последние годы царствования императрицы Елизаветы ее не передали под суконное производство. Владельцем фабрики был белгородский дворянин Василий Андреевич Выродов. Фабрика была не большая и не маленькая, на 20 ткацких станов, это примерно 10% от общей московской выработки сукна[2]. В документах указывается, что расположена она «за Красным селом, близ Сокольников»[3] — кажется, это первое прямое упоминание имени нашего района. Трудилось там крепостные — три сотни человек, но получали они сдельно по расценкам вольнонаемных. Мануфактура заработала в 1759-м и сразу преобразила нашу местность. Сукно изготовляется в несколько этапов, важнейшим из которых является валяние шерстяной ткани до получения однородной поверхности. Для привода валяльных пестов и работало водяное колесо, но этого фабриканту показалось мало, и он поставил рядом ветряные мельницы – у нас здесь было подобие Голландии. Через несколько лет были отстроены каменные фабричные корпуса —  цеха, склады, красильня – все в линию, и отдельно каменный же корпус сушильни на 500 кв. м. Выродов придерживался прогрессивных взглядов как на технологию, так и на организацию производства, и все бы хорошо, но прожила фабрика всего два десятка лет. И виною вековечная российская проблема.

Дело в том, что Выродов был не только фабрикантом, но и госслужащим. И служил он в главном военном интендантстве – Кригс-Комиссариате (о нем напоминает сегодня Комиссариатский мост на Балчуге). А вся московская выработка сукна уходила на армейские нужды. Разумеется, он не избежал соблазна воспользоваться открывающимися возможностями. Они со товарищи присваивали казенные денежки через приписки в поставках, но без размаха – образно говоря, себе на серебряные ложки. А в том же Кригс-Комиссариате действовала и другая преступная группировка, тащившая деньги прямо из кассы. Эти брали помногу, зато и делились с кем надо. И вот эти шайки схлестнулись и стали друг на друга доносить. Для разбора злоупотреблений власти создали специальную комиссию, но вторую группировку прикрыл лично светлейший князь Потемкин-Таврический, и все недостачи в итоге свалили на Выродова с подельниками. Все понимали реальную степень их вины, поэтому наказание они получили не тяжелое – Выродова сослали под Оренбург[4]. Но фабрику, конечно, уже запустелую, отобрали на казну — это 1781-й год. И никогда бы мы не узнали о подоплеке всей этой истории, если бы победившая шайка совсем не потеряла берегов. Уже не было в живых ни Выродова, на которого можно было свалить, ни Потемкина, который мог прикрыть, а они все продолжали хапать. В итоге лично императрица распорядилась заняться ими сенатору Гавриле Романовичу Державину. Тот поднял старые дела и завел новые. К ответственности их, кажется, так привлечь и не смог, зато об этой истории теперь можно прочесть в его записках[5].

А судьбу опустевшей земли решил граф Яков Александрович Брюс, назначенный в 1784-м главнокомандующим в Москву. И решил кардинально – взял себе под дачу. Действительно – и место живописное, и Лефортово с императорскими резиденциями рядом. Правда, от фабрики осталась не столько земля, сколько вода – речка и пруды. Но губернатору не составило труда прихватить себе еще казенной территории: под усадебный парк –заброшенные фуражные склады у Красного села, а под задний двор – полоску шириной в сто саженей от луга, принадлежавшего сокольничей слободе[6].  При наложении межевых планов ее[7] и выродовской фабрики[8] этот участок хорошо виден – он точно повторяет нынешнее землевладение 18 по улице Шумкина. Это позволяет нам локализовать и задний двор дачи, и сам господский дом. Вообще земельные границы очень устойчивы — сменяются хозяева, растут и рушатся постройки – а они остаются.

Посмотрим на плане, что же представляла из себя дача Брюса[9]. Усадьба делилась надвое рыбенскими прудами. Верхний, большой и старинный, когда-то был мельничным. Два других выкопаны уже Брюсом, они значительно меньше, им постарались придать правильную форму. По плотине среднего проходит дорога в сокольничью слободу, нижний запирается акведуком мытищенского водопровода. На красносельском берегу разбит сад, вся застройка на сокольнической стороне. Каменный господский дом П-образной формы обращен к среднему пруду. За ним в линию выстроены флигеля, каменные или с каменным первым этажом; за флигелями скрываются хозяйственные постройки. Из описания  выродовской фабрики создается впечатление, что именно из ее корпусов и перестраивались все эти здания.

План мало что может сказать об их архитектуре, но мне, кажется, удалось выявить изображение брюсовой дачи. Оно хранится в ГИМ как вид неопознанной московской усадьбы[10]. Само изображение достаточно известное – оно публиковалось, например, в 8-м томе детской энциклопедии 67-го года с подписью «Дворянская подмосковная усадьба XVIII века»[11]. Книга эта выходила полумиллионным тиражом, на ней выросло не одно поколение советских детей, в том числе и я. Рисунок, кажется, представляет собой вид брюсовой усадьбы с красносельского берега нижнего пруда. Бросается в глаза, что он так и не смог получить геометрически правильную форму из-за особенностей рельефа – это видно по и позднейшим картам. Хорошо просматривается его верхняя плотина, по которой идет дорога, и нижняя, необычно высокая, поскольку по ней проходит акведук. За прудом видна дорога, огибающая ограждение господского дома. Сразу за забором – эрмитаж с колоннами, которого нет ни на одном чертеже – возможно, художник просто воплотил на рисунке фантазии заказчика. Самое интересное – в глубине: трехэтажный господский дом с портиками: подъездным на главном фасаде и декоративным – на боковом. За домом просматривается торцевой фасад Г-образного завершения линии флигелей.

Чтобы понять, как появилась зарисовка усадьбы, проследим судьбу ее владельцев. Яков Александрович, последний из графов Брюс, возглавлял первопрестольную менее двух лет, после чего был переведен на службу в Петербург и скончался там в 1791-м году. Его 14-летняя дочь Екатерина осталась круглой сиротой и единственной наследницей огромного состояния. Опеку Брюс поручил фельдмаршалу графу Валентину Платоновичу Мусину-Пушкину. На подрастающую невесту, а точнее на ее состояние, были обращены взоры лучших российских родов, но у опекуна были на нее свои планы. За несколько дней до совершеннолетия он выдает ее за своего сына Василия. За тайным венчанием последовали торжественные балы, и вскоре молодые уезжают в Италию, где будут жить в любви и согласии – она в Венеции, он в Неаполе. Там они завели детей – но порознь, то есть новый род графов Мусиных-Пушкиных-Брюс прекратился на них самих[12]. А тем временем на родине тесть распоряжался имуществом невестки, как своим. Недаром и сокольническая дача на планах конца столетия именуется уже «мызой Пушкина»[13]. Такое положение вещей Екатерину не устраивало, она пыталась откупиться от навязанного брака, предлагая две трети своего состояния за свободу. Однако новый император Александр Павлович, считая такое решение противным закону, назначил вместо этого опеку над ее имуществом, определив на нее все того же Гавриила Романовича Державина[14]. Державину удалось освободить состояние графини от родни и от накопившихся долгов, и с 1803-го она из Италии через поверенных не торопясь распродавала свои имения.

Вернемся чуть назад, в павловскую эпоху. Непостоянство характера этого императора вело к частой смене дворцовых фаворитов: князя Александра Борисовича Куракина и графа Федора Васильевича Ростопчина. Государь поочередно назначал одного из них на важнейшие государственные посты, а второго высылал из столицы, а потом наоборот, и так несколько раз. В ноябре 1798-го отправленный в свое саратовское имение Куракин проезжает через Москву. В расчете на то, что переменчивый государь поостынет и позволит жить ближе к себе, он покупает известный дом на Басманной, заказав его перестройку Матвею Казакову[15]. Одновременно он ищет себе загородное имение — поближе, чтобы не отбивать бока на булыжнике по дороге через город[16].  Мусин-Пушкин, его приятель, предлагает продать брюсову дачу. Идея захватила князя, он сразу назвал свою будущую загородную резиденцию «Забава» и дал команду живописцу Причетникову, который рисовал его имения, запечатлеть ее. Покупка не состоялась по известным нам причинам, а зарисовка осталась – таков секрет этого раннего изображения Сокольников. Трудно сказать – случайно, или из злорадства – но следующим претендентом на покупку брюсовой дачи стал злейший враг Куракина, Ростопчин. Он точно так же увлекается перспективами ее приобретения, а паче всего за 30 тысяч, и в конце 1804-го делится с приятелем планами хозяйственного освоения: завести там кирпичный завод, крупорушку и много чего еще[17]. Но его чаяния тоже не сбылись, по крайней мере в задуманном виде: совершение сделки растянулось более чем на три года, Ростопчин приобрел Брюсову дачу лишь в 1808-м[18], когда его индустриальные порывы иссякли.

В начале июня 1812-го Ростопчин назначен главнокомандующим Москвы. Все лето до последних чисел августа он проживает в Сокольниках. С утра он выезжает в губернаторский дом на Лубянку, где принимает донесения и посетителей; к обеду возвращается на дачу и далее работает там — пишет письма, готовит воззвания, встречается с избранными чиновниками. Сюда же перенаправлялась срочная корреспонденция и особые визитеры; здесь планировались важнейшие мероприятия. Даже безотлагательное полицейское расследование – о готовящемся бунте – он проводит на даче. После сдачи Смоленска сюда стали наведываться московские купцы, чтобы удостовериться, что семья градоначальника еще не покинула город[19].

Тем летом через дачу прокатился калейдоскоп гостей и судеб. Вот барон Владимир Иванович Левенштерн, рижский немец, служивший адъютантом Барклая. Российский подданный, с русским именем, однако на волне шпиономании после оставления Смоленска на него пало подозрение. Барклай, вообще-то человек безупречной отваги, выгораживая себя, выслал его из армии, ничего не объяснив, якобы с донесением Ростопчину. Левенштерн вспоминает, как в телеге, но при аксельбантах ехал сквозь Москву на дачу градоначальника, и на такое зрелище сбегался праздный народ. Ростопчин не стал скрывать истинную причину командировки, несчастный хотел стреляться, но внял доводам, что так только подтвердит подозрения. В общем, он ежедневно посещал Сокольники, дожидаясь решения своей участи. Был любезно принят и супругой графа, поскольку по службе был близок с их сыном — тоже адъютантом Барклая, и часто гулял с ней в прекрасном парке у дома[20]. В конце концов Ростопчин отпустил его в армию прямо к Бородинскому сражению, за которое барон заслужил награду и со временем дослужился до генерала.

Вот еще визитер, фигура на сегодня едва ли не более популярная, чем Кутузов. За два дня до Бородина утром графа огорошили известием, что ночью прибыл и разместился у него казачий генерал М.И. Платов. Сбежавшимися купцам и мещанам Платов заявил, что приехал поклониться московским угодникам, по астрологическим картам предсказал угасание звезды Бонапарта и прослыл “патриотическим патриотом”; Ростопчину шепнул, что Наполеон до Москвы дойдет. Сам же в божьи храмы не спешил, активно принимая и рассылая курьеров. Похоже, вихорь-атаман, перед решающим сражением укрывшись от лишних взоров, на всякий случай готовил здесь пути личного спасения.

Проживали на даче Ростопчина и видные гражданские лица. Вот итальянец Сальваторе Тончи, популярный начала 1800‑х. Благодаря женитьбе на аристократке был допущен в высший свет как свой. Современники вспоминают его как умнейшего и образованнейшего человека. Тем не мене, московские события того года лишили его рассудка. Угождая черни, Ростопчин устроил подлинные гонения на иностранцев – публично высек собственного повара-француза, а полсотни показавшихся ему подозрительными посадил на баржу и отправил в ссылку. Когда перед вступлением в город французов Тончи получил от Ростопчина письмо с указанием немедленно выезжать, он вообразил, что его ждет та же участь, и решил выбрать смерть. По дороге он сбежал в лес (Ростопчин пишет, что Сокольнический, но я думаю – где-то на Владимирской дороге) и перерезал себе горло. Сделал он это неумело, и окровавленный, но вполне живой, был доставлен крестьянами исправнику уже как подозрительный иностранец. Перенесенный арест и следствие не прибавили здоровья его рассудку. Оставим живописца. Все же наиболее важным для общественного мнения России было пребывание у Ростопчина писателя и историка Н.М. Карамзина. Писатель по первой жене состоял с графом в свойстве. Именно с ним Ростопчин обсуждал первые известия об итогах Бородина, будучи угнетен предчувствием оставления Москвы. В ответ Карамзин выразил твердое убеждение, что горькая чаша русского народа испита до дна, и падение Наполеона неизбежно[21].

Тем временем известия приходили все более грозные. К загородному дому градоначальника начали прибывать за помощью раненые армейские чины. Утром 31 августа граф, убедившись, что дела плохи, отправил семью в Ярославль, а сам выехал на Лубянку. Последующие двое суток он провел там, и своего загородного дома больше никогда не видел. Он пишет, что единственное, о чем позаботился из дачной обстановки — это портреты супруги и государя Павла Петровича. Похоже, что оба портрета – это работы Тончи, и они сохранились, первый – ныне в Третьяковской галерее, а второй – в музее в Павловске.  В романе Толстого после расправы над Верещагиным граф направляется с Лубянки в Сокольники, где по полю бегают отпущенные умалишенные; в реальности же он сразу выехал за армией.

Что было с Ростопчинской дачей при французах? Великий пожар ее, как и большинство окрестностей Сокольничьего поля, не затронул. Удивительно, но свидетельства пребывания усадьбы в запустении сохранились. В детских воспоминаниях доктора Беккера его бегущая от пожара семья находит минутный отдых в Сокольниках, поблизости от леса, у порядочного, деревянного, с крыльцом и колоннами дома.  Такой здесь был только один. Мальчик разбивает о ступени крыльца выкопанную на огороде редьку, вкушает ее с черным хлебом, и сладость этой горькой трапезы запомнит на всю жизнь[22]. А ведь несколькими днями ранее сколько важных и благородных особ принимали эти ступени!

Как известно, Наполеон, оставляя Москву, отдал приказ взорвать Кремль. А последней строкой он указал предать огню также «оба дома бывшего губернатора»[23]. И если в отношении здания на Лубянке это осталось не выполнено, то дача была сожжена, что видно на плане последствий пожара[24] (хоть и сгорела она на месяц позже города). Исполнили приказ,  вероятно, спешенные кавалеристы кремлевского гарнизона — их депо было на краю Сокольничьего поля, у Матросского моста[25] — и сделали это буквально: господский дом сожгли, а прочее не тронули.

Ростопчин не пытался возродить дачу и сразу выставил имение на продажу за 80 тысяч[26]. Однако лишь двадцать лет спустя оно было куплено братом декабриста Платоном Митьковым. Ему и суждено было оставить след в здешней топонимике. Усадьба была заброшена, пруды – частично спущены. Вот как описывал в 1848-м “некогда знаменитую дачу графа Растопчина” М.Н.Загоскин: “Теперь остались одни развалины дома и запустелый сад, по дорожкам которого растет трава и ездят иногда для сокращения пути мужички в своих телегах.”[27]

О Загоскине все слышали из гоголевского «Ревизора»; многие знают его исторические романы. Положившись на его авторитет, я поверил, что ничего не осталось — и зря. Хорошо, что замечательное исследование провел Сергей Николаевич Клычков. Выяснилось, что линия каменных флигелей дачи Брюса-Ростопчина дожила до сегодняшнего дня; мало того, один из них и сейчас пребывает в мало перестроенном виде[28], если не считать явных позднейших пристроек. Эти строения возрастом 260 лет (берущие начало еще от выродовской фабрики) являются третьими по возрасту из всех существующих ныне в районе и первыми из частных построек. Они непосредственно связаны со многими славными в России именами, а также с событиями 1812 года. Они безусловно заслуживают постановки на учет в качестве памятников истории и архитектуры.

[1] РИБ, т. 21: Дела Тайного приказа. Кн. 1.  СПб, 1907.  Стлб. 309

[2] Ковальчук А.В. Мануфактурная промышленность Москвы во второй половине XVIII века: Текстильное производство. М, 1999. С. 195-201.

[3] РГАДА ф. 277 оп. 2 д. 425 л. 9

[4] РГАДА ф. 310 оп. 1 д.1055 л.2

[5] Державин Г.Р. Сочинения. Т.6. СПб, 1871. С. 644.

[6] Кутепов Н.И. Т. 3: Царская и императорская охота на Руси. Конец XVII и XVIII век. СПб, 1902. С.179

[7] РГАДА ф. 1239 оп. 57 д. 287

[8] НИОР РГБ ф. 218 оп. 1377 д. 5

[9] ОР РНБ Ф. 342 ед. 169

[10] В.П.Причетников. Усадьба Забава. Вид дворцового ансамбля и пейзажного парка вокруг пруда. ГИМ 55709 ДКА-р 6. Репродукция: Виды Москвы. Акварель и рисунок XVIII – начала XX века из собрания Исторического музея. М, 2017. С. 51

[11] Детская энциклопедия. Том 8. М, 1967. С. 414

[12] Синдеев В.В. Городская усадьба Брюсов / Русская усадьба. Сборник общества изучения русской усадьбы. Вып. 3. М, 1997. С. 156-160

[13] РГАДА ф. 1239 оп. 57 д. 24

[14] РГАДА ф. 1239 оп. 3 д. 58454

[15] Любартович В.А. Дворец Куракина на Старой Басманной и его культурное пространство. М, 1999. С. 45

[16] Восемнадцатый век: исторический сборник, издаваемый князем Федором Алексеевичем Куракиным Т.1. М. 1904. С. 241, 248

[17] Девятнадцатый век: исторический сборник, издаваемый Петром Бартеневым. М, 1872. Кн. 2. С. 77

[18] Романюк С.К. Москва за Садовым кольцом. М, 2007. С. 220

[19] Ростопчин Ф.В. Ох, французы!  М, 1992. С. 242 — 312

[20] Левенштерн В.И. Записки: 1790-1815. М, 2018. С. 211-214.

[21] Булгаков А. Я. Воспоминания о 1812 г. и вечерних беседах у графа Ф. В. Ростопчина. // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. М, 2011.  [Т. XX]. С. 266.

[22] Беккер Ф. Воспоминания Беккера о разорении и пожаре Москвы в 1812 г. // Русская старина. 1883. Т.38. № 6. С. 512

[23] Napoleon I, Correspondance generale de Napoleon Bonaparte. T. XII. P, 2012. № 31951. P.1208

[24] Генеральный план столичного города Москвы: с назначением сгоревших домов под тушью, а ныне существующих под пунктировкою. М., 1813. Репродукция: Москва в 1812 году. Отв. ред. А.Д. Яновский. М, 2012. Вкладка.

[25] Семенов М.Н. Известия из занятой французами Москвы в бумагах А. Я. Булгакова / Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. XIX: Сборник материалов. М, 2016. С. 77

[26] Московские ведомости 1813 №№ 3, 5

[27] Загоскин М. Н. Москва и москвичи. Записки Богдана Ильича Бельского, издаваемые М. Н. Загоскиным. Выход третий. М., 1848. Стр. 88

[28] ул. Шумкина, 18 с.2