Русскому флоту отец – Петр I, а вот колыбель – Сокольники. Почему? Ведь первый наш военный корабль – «Орел» — построен на Оке, и еще при отце Петра. Правда, судьба его не сложилась – шедши Волгою на Каспий, он повстречал Стеньку Разина и погорел; часть иноземных корабелов так и осела на Москве. Так какие же основания у Сокольников на столь славное место в истории российского мореплавания?

Первое —  это дедушка русского флота, ботик, обнаруженный Петром в измайловском амбаре. Юный царь обратился к учителю Францу Тиммерману – кто может его восстановить – и тот нашел  мастера Бранта, строившего еще «Орел». У нас на Яузе Петр учился лавировать, но больше упирался в берега[i]. Упрямство взяло верх, потребовало водных просторов и вылилось в страсть к морю. Ну а Тиммерман, вообще-то предприниматель, хоть и не слишком успешный, в награду получил на двадцать лет монополию на судостроение и парусное производство в России[ii].

Конечно, одного этого для славы в истории флота мало. Но вот вторая причина, уже значимая. Необходимость срочного устройства флота была осознана в 1695-м, при первом азовском походе, когда потребовалось блокировать крепость с моря. Закупили в Голландии боевую галеру. Это уже серьезное двухмачтовое судно, до 50 м. в длину и до 10 в ширину, с экипажем до 300 человек. Она пришла через Архангельск на Вологду, где ее разобрали и санями свезли на Яузу на пильную мельницу в Преображенское. В январе-феврале 1696-го здесь из сырого, мерзлого леса по голландским образцам срубили части 22 галер, а заодно 4 брандеров. Здесь же готовились канаты. В марте суда по частям вывезли в Воронеж, собрали и сплавили к Азову, который в итоге был взят. Таким образом, верфь, с которой пошли первые русские боевые суда, находилась у нас на берегах Яузы[iii]. Руководили ей все тот же Франц Тиммерман и толмач Посольского приказа Андрей Кревет. Заметим, что монополия Тиммермана была нарушена, но Петр всю жизнь чувствовал себя в долгу перед ним и его потомством.

Ну и наконец, третья причина обладания Сокольниками почетного титула родины русского флота заключается в том, что здесь 20 октября  1696-го года боярская дума по предложению Петра приговорила: «морским судам быть». Смысл решения состоял в том, что частные и церковные землевладельцы обязывались за свой счет построить и оснастить, или приобрести за границей суда для отправки в Азовское море. Мы не знаем, где именно прошло историческое заседание – в старом дворце, на нашем берегу Яузы, или на Генеральном дворе[iv]. Конечно, приоритет в деле флотского строительства Сокольники обязаны разделить с Преображенским.

Обратимся к дальнейшей истории. В первой половине XVIII века к ведомству Адмиралтейства в сухопутной Москве относились два учреждения: знаменитая навигацкая школа гардемаринов и парусная фабрика в Преображенском – сейчас ее строения числятся по адресу Стромынка, 20. Под парусное производство передали опустевшую после галерного строительства пильную мельницу. Ведал им уже Андрей Кревет. Разместили новый Хамовный двор на высоком преображенском берегу[v].

Новорожденный флот нуждался в парусине. На одну галеру требовалось 5 тысяч саженей канатов и 2,5 тысячи аршин (50 штук) парусного полотна. Изготовляли их из конопляного волокна — пеньки, которой производили на экспорт очень много. Старый хамовный двор в Кадашах не подходил для выделки парусины, поскольку начальный этап – толчение (т.е. размягчение) пеньки требует энергии водяного колеса.

После пеньку  чесали, пряли, промывали и ткали. Ткацкие станы – 10 штук – были голландскими, ткачи поначалу иноземными, о чем распорядился лично Петр. Однако в самом начале 1700-х вырабатывали в год лишь 40 штук парусины – меньше, чем на галеру. Власти, пытаясь без вложений расширить производство, собирались уступить его на восемь лет Тиммерману, и опять прокатили его мимо.

Вместо этого Хамовный двор передали в Адмиралтейский приказ, деятельному Ф.М.Апраксину и требовательному контр-адмиралу Крюйсу. Дела улучшились к 1710-му, когда парусный мастер Люберс смог гордо заявить, что пусть его накажут, если найдется за морем полотно зеильдук лучше, чем сделал он[vi]. Продукция того времени весьма разнообразна, а состав ее постоянно меняется: парусина  пеньковая (сортов брезент, канифас), парусина льняная (карельдук, клавердук, брамсельдук, равендук), льняной тик и шерстяной флагдук. Каждый требовал своих мастеров и оборудования.

Производство не только покрывало годовые потребности флота (2 тысячи штук парусины, то есть уже на 40 галер), но вдвое больше продукции уходило за границу. Об экспортных поставках Петр лично распорядился из Прутского похода[vii], сразу после того, как, испытав горечь поражения, распрощался с мечтой об Азовском флоте. К этому времени московская парусная фабрика (так стал называться Хамовный двор) была крупнейшей мануфактурой России, на ней на 380 ткацких станах работало свыше 1300 человек. Но именно расцвет фабрики породил ее проблемы. Главных было две.

Первая — чрезмерные ожидания от успешного производства. Фабрика получила слишком высокие задания, не учитывающие объективные ограничения ее мощности. Помимо полотна, велено было изготовлять канаты. При этом забыли, что Яуза, запруженная во многих местах, не способна была давать столько энергии для обработки пеньки. Пришлось прикупать или поднанимать дальние мельницы, нести транспортные издержки и т.д.  Но это полбеды. Беда в том, что прибыльное дело слишком уж у многих вызывало желание урвать кусок себе. На всех уровнях администрации начались злоупотребления, моментально отразившиеся и на выработке, и на качестве продукции. Пользуясь тем, что условия и оплата труда в те годы были привлекательными, рабочих нанимали за взятки, что привело к катастрофическому падению доли опытных работников. Процветали хищения, закупка негодного сырья. Вся продукция для флота за 1717-й была признана негодной, и на фабрику направили комиссию – «розыск». Исправить все оказалось сложно, администрация менялась, а дело на лад не шло.

Казенное предприятие уступало молодым частникам в конкуренции за квалифицированные кадры. Лишь наиболее опытные из них состояли на постоянном жаловании, остальные — поденщики и поденщицы – получали сдельно, как и подневольные люди – матросы из рекрут и пленные шведы. Когда работа на фабрике потеряла популярность, власти стали вербовать матросов — ткачей из всякого чина людей, кроме крестьян. Но вольные люди в матросы не спешили, четверть станов простаивала. В ответ администрация пыталась закрепостить имеющихся работников: владельцам других мануфактур запретили под страхом штрафа принимать их с адмиралтейской фабрики, а самим беглецам (т.е. не отработавшим оговоренного срока) велели чинить телесные наказания. Труд становился все более принудительным, но это не помогало. В поисках решения Адмиралтейство в 1720-м пошло на нестандартный ход: поручило дела фабрики сыну Франца Тиммермана Ивану, как сегодня сказали бы, на принципах самоокупаемости, выполнения государственного заказа и вознаграждения за счет реализованных излишков. Тиммерман энергично взялся за дело, но оно все равно не шло, он постоянно просил денег. Адмиралтейство решило было его от должности отставить, но, не нашедши лучшего, оставила на месте.

Обратимся к истории ныне существующего строения. Напомним, что сегодня оно представляет собою каре кирпичных трех-четырехэтажных зданий, незамкнутое со стороны моста. На пологий и просторный сокольнический берег деревянные цеха — светлицы стали перемещаться с 1715-го года[viii]. К концу петровской эпохи они обветшали, и появился план каменного строительства. Начали его с западного, главного корпуса, обращенного к Москве (ныне к ул. Матросская тишина). Он выделяется проездной аркой по центру, когда-то обрамленной портиком с пилястрами. Возводил его в 1726-28 гг. архитектор Яков (Жак) Брокет.[ix] От улицы его отделял противопожарный и дренажный канал к реке – как Адмиралтейство в те годы.

Позже, в 1730-х, был закончен северный, обращенный к Стромынке корпус. Строил его такой же малоизвестный столичный зодчий Фонармус (Дирк фон Аммерс), однако в строительстве принимал участие и ведущий впоследствии московский архитектор И.Ф. Мичурин, создатель первого плана Москвы. А заслуженный главный архитектор Адмиралтейства И.К.Коробов, автор адмиралтейского шпиля, спроектировал подобный и для Московской парусной фабрики. Вероятно, шпиль не был возведен – во всяком случае, через полвека на обмерочных чертежах он отсутствует. К этому же времени относится упоминание о строящейся при фабрике церкви, которую так и не закончили[x]. На этом каменное строительство на парусной фабрике завершилось. Все упомянутые фрагменты интегрированы в ныне существующее здание.

Об экспорте речи уже не шло, но мануфактура работала, обеспечивая флот и парусами, и тканью на обмундирование, и даже матросскими шляпами. В 1742-м Иван Тиммерман умер. Его племянник  Иван Бернгузин (Баркгузен) обратился с просьбой доверить управление ему. Момент был удачным — менее года как триумфально воцарилась Елизавета Петровна, объявившая себя продолжательницей дел отца. Уважая память Петра и его благоволение потомству Тиммермана, внук был назначен директором и проработал им более тридцати лет. За это время количество рабочих уменьшилось в два раза, до 700 человек, при этом большинство из них – потомки прежних работников, а также приговоренные к труду за различные провинности — уже не были свободными. Семьи их жили в слободе к югу от фабрики. Бытует утверждение, что название Матросская тишина связано с особой заботой о покое престарелых работников. В реальности же в 1726-м адмиралтейство указало дряхлых и больных, не способных к службе, отпустить, то есть выставить на улицу[xi]. Правда, через два года устроили госпиталь на пятьдесят мест, но с целью «дабы мастеровые за леностью ложно болезней не объявляли и обману не чинили», и  за их же счет[xii]. К Матросской тишине он отношения не имеет, он находился на левом берегу[xiii].

Вообще же место близ реки было сырым и нездоровым. Возможно, именно поэтому чума 1771 года так сильно ударила по фабрике – после эпидемии на ней осталось 84 человека[xiv] (часть людей, конечно, разбежалась). Узнав об этом, императрица Екатерина поинтересовалась, а не лучше ли перевести разоренную фабрику в Новгород, поближе к источникам сырья[xv]. Разумеется, Адмиралтейство поддержало монаршую инициативу. На строительство на новом месте, перевоз людей, оборудования, запасов ушло восемь лет, и переезд состоялся лишь в 1780-м[xvi]. На этом история московской парусной фабрики заканчивается, а в Новгороде она работала еще полвека.

В одном из прежних исследований я обосновал, что трасса улицы Матросская тишина сформировалась самой первой в районе. А сейчас нашел  объяснение и ее необычному названию. Почему Матросская – понятно, после парусной фабрики и ее слободы этот маркер попал в несколько местных топонимов. А Тишина – это в данном случае синоним слова «безлюдье». Московские власти после чумы приложили большие усилия по заселению опустевших мест. Кажется, единственное заброшенное, и именно из-за переезда парусной фабрики, осталось от матросской слободы. Урочище на месте оставленного людьми поселения получило прозвание Тишина.  Устойчиво закрепиться этот топоним должен был на рубеже XVIII – XIX  вв. Его наследовала городская улица, появившаяся на том же месте много позднее. Указатель Матросская приклеился уже к имени улицы – чтобы не путать с Тишиной в Грузинах.

Остается коротко рассказать о дальнейшей судьбе зданий фабрики. Они были переданы в приказ общественного призрения, и в 1787-м туда переехала богадельня. Чуть раньше, вероятно, М.Ф.Казаков возвел замкнувшие каре два корпуса, уже лишенные всяческого декора, а также постройку в центре (часовню?). Здание еще раз перестраивалось в 1807-м, поскольку отдельные его части обветшали до степени разрушения[xvii]. Полтора столетия в нем размещались различные благотворительные учреждения. После революции оно было надстроено двумя этажами и стало студенческим общежитием, во время войны служило военно-пересыльным пунктом. Упавшая на Стромынке бомба повредила северо-восточный угол, при расширении дороги его решено было снести.  Внутри сейчас филиал МИРЭА.

Увековечить память всех известных людей, имевших отношение к этому зданию, на его стенах не хватило бы места.  Ну и будем помнить, что паруса, которые давным-давно несли экспедицию Беринга дальним Тихим океаном к диким берегам Америки, были изготовлены именно здесь.

[i] Книга устав морской, о всем что касается доброму управлению, в бытности флота на море. СПб, 1780. С.13

[ii] Материалы для истории русского флота. Часть IX. СПб, 1883. С. 246

[iii] Елагин С.И. История русского флота. Период Азовский. СПб, 1864. С.20

[iv] Гордон П. Дневник. 1696-1698 гг. М, 2018. С. 63

[v] Заозерская Е.И. Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII века. М, 1953. С. 123-142

[vi] Материалы для истории русского флота. Часть III. СПб, 1866. С.410

[vii] Там же, с.412

[viii] РГАДА ф. 271 оп. 1 д. 614 л. 50

[ix] Клименко.С.В. Строительство Адмиралтейской парусной фабрики в Москве (архитектурные контакты двух столиц в послепетровское время) / Санкт-Петербург и архитектура России. Отв. ред. Бондаренко И. А. М. 2007. С.296-316

[x] Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи. Т. VII. СПб, 1890. С. 376; Материалы для истории русского флота. Часть VII. СПб, 1879. С.105

[xi] Материалы для истории русского флота. Часть V. СПб, 1875. С. 368

[xii] Там же, с. 605.

[xiii] РГАДА ф. 192 оп. 1 Московская губерния д. 256 л.1

[xiv] Материалы для истории русского флота. Часть XII. СПб, 1888. С. 3-5

[xv] Материалы для истории русского флота. Часть XI. СПб, 1886. С. 648

[xvi] Озерецковский Н.Я. Путешествие академика Н. Озерецковского по озерам Ладожскому, Онежскому и вокруг Ильменя. СПб, 1812. С. 414.

[xvii] ЦГАМ ф.16 оп. 3 д. 2172