Имя Сергея Михайловича Третьякова мало известно современным москвичам. Лишь немногие скажут, что был он братом знаменитого создателя Третьяковской галереи. И всё. А вот москвич второй половины XIX века прекрасно знали Сергея Михайловича – человек весьма знаменитого на фоне общественной и культурной жизни древней нашей столицы.

Московский городской голова, дважды избиравшийся подавляющим большинством голосов (эту должность он исполнял в 1877-1881 гг.), постоянный активный член городского и купеческого самоуправления, один из директоров Русского музыкального общества в Москве (в течение 20-ти лет, почти с момента его создания), многолетний член и председатель с 1889 года Московского общества любителей художеств, член Совета Московского художественного общества с 1872-го года, создатель ценной коллекции картин иностранных художников, коммерсант, благотворитель – таковы основные направления деятельности С.М. Третьякова., сделавшие его одним из наиболее известных и уважаемых москвичей своего времени.

Родился Сергей Михайлович 19(31) января 1843 года в Замоскворечье, в доме, который в 1795-ом году купил его дед Захар Елисеевич, московский купец 3-ей гильдии, родом из города Малый Ярославец. Дом, в котором братья Третьяковы появились на свет, числился «под номером 505-м в приходе церкви Николая Чудотворца, что в Голутвине на Бабьем городке». Дом в ту пору был небольшой, похожий на множество соседних домов, таких же одноэтажных, обычно с мезонином. В 1832 году номер дома сменился, и значился он 761-ым, стоящим в 6-м квартале Якиманской части. Захара Елисеевича уже не было на свете. Теперь домом владел один из его сыновей – Михаил Захарович.

Михаил Захарович стал в это время купцом 2-й гильдии, имел небольшую пока торговлю полотняным набивным товаром и был женат на Александре Даниловне, урождённой Борисовой, дочери крупного коммерсанта, экспортировавшего в Англию сало. В 1832 году, 15 декабря, у молодых супругов родился первенец – Павел, через год с небольшим – Сергей. В 1846-м году родился восьмой ребенок Третьяковых.

Отец семейства, по воспоминаниям, по воспоминаниям, был деловым, предприимчивым, характер имел спокойный, положительный, слыл человеком добрым, ласковым, любил рассказывать разные истории. Серьёзного образования Михаил Захарович не имел, но грамоту и счёт знал. Говорил, что учился он в Голутвинском Константиновском институте, а когда спрашивали «где такой?», отвечал: «Нет уж его теперь. Проще сказать, что у голутвинского дьячка Константина я учился». Каков был из себя отец братьев Третьяковых, неизвестно, так как ни разу своего портрета не заказал и не сфотографировался, когда появилась фотография. Не оставил на память детям и внукам ни одного своего изображения.

Фотографии Александры Даниловны сохранились, но уже преклонного возраста. Даже по ним видно, что в отличие от мягкого характером мужа, жена была женщиной строгой, суровой, твёрдой, детей не баловала, дом вела справно. С самого начала муж привык её уважать и во всём с ней советоваться.

Жили супруги дружно, детей воспитывали в почитании старших и неуклонном послушании. По воскресеньям всё семейство бывало в голутвинской церкви Николая Чудотворца, где Михаил Захарович состоял церковным старостой. Любили Третьяковы и традиционные московские гуляния – Вербное на Красной площади и особенно первомайское в Сокольниках. Вся Москва почитала своим долгом побывать там в этот день. Длинные ряды разнообразных экипажей тянулись через весь город к Сокольникам и дальше по сокольническим просекам до самого Ширяева поля. У Третьяковых первые годы своего выезда не было, но потом и они смогли завести.

Всё семейство готовилось к празднику. Наряжались, обсуждали предстоящее событие, особенно Сергей и Данила (родившийся в 1836-м) – бойкие, весёлые, шумные. Лишь старший, Павел, — серьёзный, застенчивый, совсем не похожий на младших братьев не любил гуляний, но ехать приходилось. Зато с какой радостью бегал он вместе с Сергеем на Москву-реку. Пустырь за их домом доходил до самого берега, и игры там доставляли братьям большое удовольствие. Они, как и все замоскворецкие мальчишки, любили купаться, переплывали реку туда-обратно по нескольку раз. Сергей особенно любил, когда к ним присоединялись друзья – братья Антон и Николай Рубинштейны. У их отца, Григория Романовича, была в Замоскворечье карандашная фабрика, да и жили они неподалёку. Сергея Третьякова с Николаем Рубинштейном всю жизнь потом связывала тесная дружба. И умер Николай Григорьевич в одну из их совместных поездок в Париж на руках у жены Сергея Михайловича. Но это будет ещё далеко впереди.

Шли годы. Дети подрастали. Всё меньше свободного времени оставалось для игр. Михаил Захарович, желая видеть их людьми образованными, приглашал к ним лучших учителей, иногда сам присутствовал на занятиях. А вскоре стал старших приспосабливать к торговому делу. С рассветом Павел и Сергей спешили на Красную площадь к мрачному зданию старых торговых рядов. Лавки отца находились в холщовом, полотняном, крашенинном и суконном рядах. Братья работали в лавках «мальчиками», делали всё, что требовал приказчик: бегали по бесконечным поручениям, зазывали покупателей, помогали их обслуживать, выносили помои и мусор и пр. Михаил Захарович в работе спуску не давал, различия между сыновьями и наёмными служащими не делал. Радовался, что сыновья у него умны и трудолюбивые. Особо отмечал Павла – серьёзный растёт человек. Сергей – полегкомысленней, пофорсить любит. Заказали ему сапоги, так он упросил сапожника высокие каблуки сделать – модно мол. Отец заставил на обычные поменять. Без каблуков-то в лавках сподручнее работать.

Дела у купца Третьякова шли хорошо: прибавилось лавок, в лабазах имелся хлебный товар. Прикупил Михаил Захарович Якиманские бани рядом с родовым домом на Бабьем городке. Торговля расширялась, увеличивался капитал. Но в 1848 году на семью обрушилась страшное горе. Скарлатина, которую ещё не умели лечить, унесла из жизни за один месяц четырёх детей: троих младших и весёлого двенадцатилетнего Данилу. Совсем посуровела, замкнулась мать, но по-прежнему была подтянута, не позволяла себе распуститься. А вот отец заметно сдал, здоровье слабело. Успокаивало его лишь одно, — что на жену можно было во всём положиться, да и старшие сыновья уже неплохо стали разбираться в делах.

В 1850 году Михаил Захарович составил окончательный вариант завещания, старался никого не обидеть. Недвижимость разделил между детьми поровну. Из собранных с недвижимого денег старшему, Павлу, выделил две доли, Сергею – полторы, дочерям (их было трое – Елизавета, Софья, Надежда) – по одной равной доле. «Благоприобретённый с движимым капитал… — всё без изъятия» оказался в «полное владение и распоряжение» супруги своей Александры Даниловны. В том же, 1850 году М.З. Третьяков скончался.

После смерти мужа торговлю вела Александра Даниловна, а по достижении её сыновьями возраста, указанного мужем в завещании (Павлом – 26-и, а Сергеем – 25-и лет), она, согласно его воле, отошла от дел и передала права сыновьям. В январе 1860 года братья Третьяковы совместно со старшим доверенным приказчиком отца В.Д. Коншиным, ставшим мужем их сестры Елизаветы, открыли на Ильинке – купеческом и финансовом центре Москвы – свою фирму, торговавшую «полотняным, бумажным и шерстяным товарам, русским и заграничным». Капитал у них тогда был весьма скромный, но дела шли хорошо. Фирма процветала. Их безукоризненная честность и добросовестность были общеизвестными.

Сергей Михайлович, будучи человеком общительным, имевшим друзей и знакомых в самых различных сферах, занимался в основном организацией оптовых закупок и сбыта товаров, вёл торговлю с заграницей. Главой фирмы всегда был Павел Михайлович. Его приоритет был для младшего брата неоспорим. Ни в торговле, ни в художественных делах он ничего не предпринимал, не выслушав советов старшего. Постоянно повторял в письмах брату: «Как бы ты ни поступил и за какую цену ни отдал бы, я вперёд изъявляю на всё своё согласие» или «напиши, пожалуйста, мне … своё мнение и дай совет». Это происходило не из-за неуверенности в себе, а было следствием глубокой его любви и уважения к Павлу, человеку высочайших нравственных качеств. Сразу скажу, что чувства эти были взаимными. Всю жизнь между братьями сохранялись самые нежные, дружеские отношения и полное взаимопонимание, и в юности, и когда они обзавелись своими семьями.

Сергей Михайлович женился первый, в 1856 году. Ему было 22 года, невесте – 16 лет. Звали её Елизавета Сергеевна Мазурина, происходила она из именитой купеческой семьи. Сёстры Елизаветы были замужем за крупными московскими промышленниками: Варвара – за И.Я. Прохоровым, владельцем Трёхгорной мануфактуры, Софья – за Д.П. Боткиным, коммерсантом и коллекционером из семьи чаеторговцев, Анна – за одним из братьев Алексеевых, владельцев золото-канительной фабрики и хлопкоочистительных заводов. В жену свою Сергей был без памяти влюблён. К тому же, благодаря этой женитьбе, он приобрёл могущественных в коммерческом мире родственников, что во все времена было делом нелишним.

Дом в Толмачах (будущая Третьяковская галерея) – совместное владение братьев, — приобретённый ими ещё в 1851 году к свадьбе сестры Елизаветы, был теперь отделан заново. К своей свадьбе Сергей Михайлович заказал новое убранство комнат, новую мебель, потолки украсил лепниной. Всегда тщательно следивший за модой он ни в чём не хотел отставать от веяний времени. Лёгкий характером, открытый, любивший светскую жизнь (полная противоположность своему скромному, замкнутому брату) Сергей Михайлович с первых дней женитьбы стал давать у себя балы. Молодые веселились, радовались жизни. В 1857 году у них родился сын Николай. К сожалению, счастье их продолжалось недолго. В августе 1860 года Елизавета Сергеевна скончалась во время вторых неудачных родов. Справиться с горем Сергею помогали дела на фирме и общественная деятельность, которой он активно начал заниматься.

Всё, происходящее в обществе, глубоко волновало его. Список его должностей велик. Хочется привести хотя бы часть, чтобы дать представление о многогранности его трудов на благо москвичей. Уже в 1860 году, 26-летним, он становится городовым старостой Сиротского суда, с 1861 по 1863 – уполномоченным поверенным, а с 1863 по 1867 – товарищем старшины и затем старшиной московского купеческого сословия. С 1862 года он выборный от московского купечества, с 1866 – гласный общей городской Думы и окружной попечитель во время холерной эпидемии… Таково было лишь начало активной работы Сергея Михайловича «для польз общественных». Его живой, деятельный нрав не давал надолго погружаться в уныние. Он вновь стал жить открыто, устраивать танцевальные вечера, брать уроки пения у Булахова.

В ноябре 1868 года Сергей Третьяков женился. Его вторая жена Елена Андреевна, в девичестве Матвеева, была женщиной интересной (она изображена на известной картине И.Н. Крамского «Лунная ночь» 1880), образованной, но по воспоминаниям многих современников, самовлюбленной и эгоистичной. Детей у неё не было. Наладить отношения с пасынком она не сумела, и Коля жил с бабушкой, Александрой Даниловной. Сергей Михайлович несомненно любил супругу, но семейного тепла в доме не было. Купеческое сословие она, очевидно, презирала и с родными мужа практически не общалась, делая вынужденное исключение для семьи его старшего брата. Это вносило определённую сложность в жизнь Сергея Михайловича. Вера Николаевна, жена Павла Михайловича, писала о девере: «Он отец крестный всем моим детям… Всем был бы счастлив, если бы не больная жена и неимение детей,.. в нём замирают все задатки ласкового отца и родственника. Без жены быстро меняется: и ласков, и весел, и шутлив». И ещё одна её запись: «С какой завистью Серёжа смотрел на наши собрания, он одинок, дома не обедает. Жаль, что жизнь Серёжи так грустно устроилась – вечно один дома».

Елена Андреевна предпочитала проводить время за границей или в Петербурге, поближе ко дворцу, всё больше втягивая мужа в круг пустых светских общений. Это очень огорчало Павла Михайловича, который, по свидетельству его дочери Веры, «на всю жизнь сохранил к брату нежность и заботливость… не любил снобистских и генеральских замашек его жены, Елены Андреевны, и приписывал ей дурное влияние на мужа, печалился этим к страшно его жалел». Павел Михайлович вероятно волновался, как бы бесконечные балы, рауты, гости не отвлекли брата от насущных дел и не сказались бы на его деловой репутации. Но этого не случилось. Будучи человеком долга, Сергей прекрасно успевал делать всё, а его общественная значимость только росла.

Свидетельством всеобщего признания его заслуг перед Москвой стало его избрание в 1877 году городским головой, возглавлявшим городскую Думу. «Правление» С.М. Третьякова выпало на сложные годы русско-турецкой войны и потребовало от него полной мобилизации духовных и физических сил. «Городским головой избран был С.М. Третьяков, — писал В.М. Голицын, бывший тогда гласным Думы, — и можно сказать, что лучшего выбора сделать нельзя было. Умный, культурно-образованный, обладавший прекрасным, но очень твёрдым характером, он умел как нельзя лучше покорять сердца, одушевлять своих сотрудников и сотоварищей, внушать им любовь и преданность к делу, которое сам он безгранично любил и которое знал до мельчайших подробностей. В три года своей службы головой не Дума только, но и вся Москва ощутила в нём настоящего своего представителя, стоявшего на высоте возложенной на него задачи».

Следует сказать, что в городскую Думу 1870-х годов входили едва ли не лучшие общественные силы Москвы. Это была фактически единственная общественная трибуна москвичей, и публика, особенно молодёжь, охотно посещала заседания, чтобы послушать выступления Ю.Ф. Самарина, А.В. Станкевича, И.С. Аксакова и других блестящих ораторов- интеллектуалов. В первые два года работы С.М. Третьякова городским головой на его плечи, помимо обычных хозяйственных забот о городе, легли дела, связанные с войной: сборы пожертвований на военные нужды (Дума собрала 1 миллион рублей), открытие госпиталей на 1000 коек, закупку медикаментов и белья для них и пр. Эти госпитали послужили образцами для подобных учреждений Красного Креста, что было личной заслугой Сергея Михайловича, оказавшегося прекрасным организатором.

Под его руководством Дума значительно увеличила расходы на народное образование и сделала множество дел по благоустройству: мощение ста тысяч саженей мостовых, устройство бульваров на Девичьем поле, у Александровских казарм, сквер у храма Христа Спасителя и пр. Городской голова вкладывал и собственные средства, как например, в приобретение городом от казны Сокольнической рощи. (устоявшаяся легенда о сборе средств на выкуп Сокольников, оспоренная и развенчанная в исследовании М.Н. Семёнова — прим. председателя Клуба краеведов) На долю Третьякова выпали многочисленные хлопоты по организации и проведению в Москве 6-8 июня 1880 года Пушкинских торжеств, связанных с открытием на Страстной (ныне Пушкинской) площади памятника великому русскому поэту, созданного на народные деньги. После того, как был зачитан акт о передаче памятника в ведение города, Сергей Михайлович, выступая с речью сказал: «Приняв памятник этот в своё владение, Москва будет хранить его как драгоценнейшее народное достояние, и да воодушевит изображение великого поэта нас и грядущие поколения на всё доброе, честное, славное!»

Достойно, энергично, с душой исполнял Сергей Третьяков свою должность. Москва платила ему благодарностью и добрым отношением. «Надо же было, чтобы какая-то тёмная подпольная интрига, привязавшаяся к бесхозяйственной эксплуатации Сокольнической рощи, (там произошла вырубка деревьев — прим. автора) только что перед тем, благодаря Третьякову, перешедшей в собственность города, заставила его отказаться от должности, которую он с такой честью занимал» — писал позже «Голос минувшего».

Решение оставить свой пост было принято Сергеем Михайловичем уже после того, как в январе 1881-го года Дума избрала его подавляющим большинством голосов на второй срок. Против него голосовала вся «чёрная сотня», занявшая с конца 1880-го года около 40 мест в Думе. В России наступила реакция. И.С. Аксаков писал с возмущением редактору газеты «Современные известия»: «Вы вашей газетой постоянно поддерживали дурной характер оппозиции, начиная с фельетонных насмешек над Серёжей и его женой… (к сожалению, она давала повод этому — прим. автора) Это была систематическая травля… и единогласное постановление о благодарности г. Голове делает истинно смешным всех тех, которые… занимались травлей».

В 1883 году С.М. Третьякову был присвоен чин действительного статского советника «за труды» по организации и проведению в Москве в 1882 г. Всероссийской промышленно-художественной выставки и «полезную деятельность на поприще отечественной промышленности». Этот чин уже давал потомственное дворянство (личное при присвоении чина статского советника он получил ещё в 1878 году). Замечу, что Павел Михайлович, не разделявший честолюбивых стремлений брата, от предложенного ему дворянского звания отказался, сказав, по воспоминаниям современников, «я купцом родился, купцом и умру».

Освободившись от обязанностей городского головы, Сергей Михайлович продолжил участвовать в работе различных общественных организаций и, разумеется, в делах их общей с братом и В. Коншиным фирмы. А свободное время он целиком отдавал музыке и коллекционированию живописи. Его особняк на Пречистенском бульваре (теперь Гоголевский бульвар, 6), приобретённый им в 1871 году, стал одним из культурных центров Москвы, привлекавшим всех любителей искусства. Приятно, что традиции дома продолжены и в наше время. С 1987 года здесь разместился Советский, а потом и Российский фонд культуры.

Особняк, построенный ещё в 70-х годах XVIII века, по просьбе Сергея Михайловича был целиком переделан модным тогда архитектором А.С. Каминским, строителем Третьяковской галереи и всех других зданий, принадлежащих братьям, и мужем их сестры Софьи. Изысканная внутренняя отделка залов, узорный паркет, двери карельской берёзы, лепнина – всё удовлетворяло модным запросам и вкусам четы Третьяковых. В особняке нередко проходили заседания московского отделения Русского музыкального общества, созданного в 1860 году Н.Г. Рубинштейном. На базе музыкальных классов этого общества в 1866 году Н.Г. Рубинштейн основал Московскую консерваторию. Сергей Михайлович много помогал и деньгами, и делами организации в Москве систематической концертной деятельности и работе музыкального общества и консерватории.

В его особняке устраивались прекрасные камерные концерты, играли Н. Рубинштейн, П. Чайковский, А Зилоти и другие известные музыканты и композиторы. Их связывала с хозяином дома не только общая страстная любовь к музыке, но и сердечная дружба. Смерть Николая Рубинштейна в 1881 году явилась для Третьякова тяжёлым ударом. Постоянным напоминанием об этом замечательном музыканте и близком друге остался портрет, заказанный Сергеем Третьяковым художнику В.Г. Перову ещё в 1870 году и всегда висевший в особняке на Пречистенском.

Вообще в доме Сергея Михайловича висело множество полотен русских и, особенно, иностранных художников. Живопись, как и музыка, была ещё одним страстным его увлечением. На возникновение у него художественных интересов основное влияние оказал, конечно, старший брат. Сначала Сергей охотно помогал Павлу в приобретении картин, постепенно начал и сам неплохо разбираться в живописи, регулярно бывал в мастерских художников и прислушивался к советам брата. Сергей Третьяков начал собирать свою коллекцию в начале 1870-х. В ней преобладали работы французских мастеров 1840-1880-х гг., особенно так называемой барбизонской школы: Руссо, Добиньи, Диаза, Милле, Коро, Тройона и др. В его коллекции была знаменитая картина Бастьен-Лепажа «Деревенская любовь», имевшая большое влияние на живопись 1880-х годов. Не имея возможности остановиться здесь на большой, серьёзной работе Сергея Михайловича по составлению коллекции, скажу лишь, что картины его собрания сейчас занимают достойное место в Государственном музее изобразительных искусств и несколько картин – в Эрмитаже.

«Он любил живопись страстно, — писал Павел Михайлович И.Е. Репину после смерти брата, — и если собирал не русскую, то потому, что я её собирал, зато он оставил капитал для приобретения только русских художественных произведений». Конечно, он не коллекционировал целенаправленно русскую живопись, т.к. не может равняться с Павлом в выполнении его грандиозной задачи – создания русской национальной галереи, но когда что-то очень нравилось, с удовольствием покупал и русские картины. В его особняке висело немало замечательных произведений, составляющих ныне украшение Третьяковской галереи: пейзажи Александра Иванова, «Украинская ночь» Куинджи, «Птицелов» Перова, «Лунная ночь» Крамского, «Бабушкин сад» Поленова, «В крымских горах» Васильева и др.

В конце 1880-х годов Сергей Михайлович почти отошёл от дел и окончательно переселился в Петербург. Он собирался продать московский особняк и никак не мог решить, перевозить ли свою коллекцию в северную столицу. «Я затрудняюсь вопросом: куда я помещу свои картины по продаже дома? – написал он брату из Петергофа 19 июля 1892года — …Я буду в Москве, как писал тебе, между 10-15 августа, посоветовавшись с тобой в то время, решу вопрос о продаже дома окончательно». Но приехать в Москву и, как всегда, посоветоваться с братом ему уже не пришлось. 25 июля 1892 года С.М. Третьяков внезапно скончался от разрыва сердца. Смерть подвижного, жизнелюбивого, никогда серьёзно не болевшего Сергея Михайловича явилась полной неожиданностью и тяжёлым ударом для его близких.

«28 июля в Петергофе, в церкви лейб-гвардии конно-гренадерского полка происходило отпевание тела скоропостижно скончавшегося действительного статского советника Сергея Михайловича Третьякова, бывшего несколько лет тому назад московским городским головою и оставившего между москвичами самую добрую память своею полезную деятельностью, уживчивостью и мягкостью характера и своею готовностью содействовать всякому благому делу» — сообщили «Биржевые ведомости». 29 июля гроб с телом Сергея Михайловича привезли в Москву. По дороге от Николаевского (Ленинградского) вокзала совершили литию против Третьяковского проезда и здания Биржи, затем гроб установили в церкви Мещанских училищ на Калужской улице, почётным попечителем которых он долгое время был. На следующий день отслужили панихиду и похоронили Сергея Михайловича на Даниловском кладбище (в 1948 году перезахоронен на Новодевичьем кладбище рядом с братом). Земной путь С.М. Третьякова завершился. Остались жить его дела и собранная им коллекция.

Сергей Михайлович давно знал, что брат намерен подарить свою уникальную галерею Москве, поэтому в своём духовном завещании он, по примеру брата, жертвовал городу свою половину дома в Лаврушинском переулке и все те картины и скульптуры, находящиеся в особняке на Пречистенском бульваре, которые Павел Михайлович сочтёт достойными галереи. Не жене оставлял драгоценное собрание, не сыну. Оставлял брату, полагаясь только на него в этом важнейшем для себя деле. Кроме того, он жертвовал капитал в 100 тысяч рублей (увеличенный его сыном до 125 тысяч), на проценты с которого, как уже говорилось следовало пополнять в дальнейшем галерею картинами русских художников. В 1890-х годах Павел Михайлович купил на эти деньги «Каму» А. Васнецова, «Март» Левитана, «Устный счёт» Богданова-Бельского и другие картины.

Уже через день после похорон любимого брат, Павел Третьяков составил заявление в московскую городскую Думу о передаче собрания картин братьев Третьяковых вместе с домом в Лаврушинском переулке в дар Москве, оговорив право остаться пожизненно попечителем галереи. 15 сентября 1892 года Дума постановила принять дар братьев Третьяковых и благодарить за столь щедрый дар Родине. Нечего и говорить какой восторг и воодушевление вызвал этот патриотический поступок в художественных и общественных кругах.

Незадолго до своей смерти в 1898 году Павел Михайлович сделал пятую, последнюю, пристройку к своей галерее, состоящую из двух вместительных залов, специально для коллекции брата. Один зал был предназначен для экспозиции картин (брат особо выделил шедевр собрания – «Купание Дианы» Коро). Второй зал попечитель сделал мемориальным. Туда он поместил мебель, гобелены, часы и другие предметы из кабинета Сергея Михайловича в доме на Пречистенском бульваре. В простенке меж двух дверных проёмов, связывавщих, залы, он повесил портрет брата, заказанный им В.А. Серову в 1895 году с фотографии. Портрет москвича, сделавшего за свою жизнь много добрых дел и подарившего современникам и потомкам коллекцию прекрасных художественных произведений.

Хочу напоследок привести слова самого Сергея Михайловича, написанные им за два года до смерти: «Я почти всю мою жизнь или, по крайней мере, лучший возраст моей жизни употребил только для польз общественных… совесть моя совершенно покойна за искреннее и постоянное моё стремление быть полезным обществу».